Новый Мир - Страница 62

Она запнулась, оборвав себя на полуслове.

— Что твой муж — споткнувшийся неудачник, — закончил Солодин. Он откинулся на спинку стула, скрестил руки. — Достаточно, я тебя понял.

— Что?.. — непонимающе спросила она.

— Я понял тебя, — терпеливо повторил он, — сядь.

Она села. Бледная, растерянная, раскрасневшаяся.

— Дорогая, я военный, — начал Солодин, — это значит, что я мыслю так: оценка проблемы, постановка задачи, поиск путей достижения. Проблему я понял — ты считаешь, что мы низко пали. Задача, как я понимаю, — вернуть прежнее положение. Теперь осталось решение. Ты затеяла это разговор, чтобы просто выговориться или подтолкнуть меня к какому-то действию?

Она растерялась, бросила быстрый взгляд на дверь гостевой комнаты, даже чуть развернулась в ее сторону, словно в ожидании поддержки.

Солодин встал, обошел стол и обнял ее, чувствуя, как быстро бьется ее сердце, быстро, как у маленькой птички. Зашептал в пахнущие приятной чистотой русые волосы, пушистые и легкие как пух.

— Малыш, я все понимаю, извини меня, я слишком собой увлекся, все время на работу. О тебе не думал, совсем стал свиньей. Но я все исправлю, честное слово, у меня тут одна штука придумалась, только немного подождать и поработать надо…

Она подняла голову, встретившись с ним взглядом, прижалась сама, крепко и сильно. Кончики ее волос щекотали ему нос, на виске билась едва заметная синеватая жилка, оттеняя матовую нежность кожи. Солодин почувствовал, что теряет голову и тонет в синеве ее глаз.

— Может быть, ждать не нужно, — тихо, очень тихо, прошептала она. — Все еще можно исправить…

Солодин замер. Нахлынувшее влечение ушло, как волна в отлив.

— Поясни.

Она прижалась еще теснее, он осторожно, но решительно разомкнул ее объятия, нежно, но вместе с тем отстраненно отодвинул ее от себя, как статую из хрупкого фарфора.

— Поясни, — повторил Солодин. — Но прежде подумай. Подумай над тем, что хочешь сказать.

Ему показалось, будто едва слышно скрипнули доски в гостевой. Словно кто-то осторожно подслушивал.

Она колебалась мгновение, не более. А затем выпалила, как в ледяную воду бросилась:

— Здесь нечего думать! Нечего! Тебе не нужно было ссориться с тем заезжим! Из штаба! Всего лишь не нужно было с ним ссориться. Но все еще можно справить. Феликс поговорил…

Против воли, чувствуя, как в душе закипает бешенство, Солодин залюбовался ей. Она была прекрасна даже сейчас, чуть растрепанная, раскрасневшаяся от гнева. Но любовь, симпатию и восхищение уже перекрывало тяжелое, поднимающееся как приливная волна бешенство.

— Дорогая, — процедил он сквозь зубы, — я ни с кем не ссорился, и тебе об этом говорил. Я попал под общую разнарядку. Из действующей армии убирали ставленников и выдвиженцев Павлова. Мой конфликт с Шановым ничего не добавил и не убавил. И ничего с этим сделать было нельзя. Ни-че-го. Сейчас я стараюсь исправить то, что случилось. И твой скандал мне в этом никак не поможет.

— У тебя плохо получается! — выпалила она. — Плохо. Медленно! Может быть, нужно послушать того, кто может помочь? Что-то изменить? От кого-то… отказаться?!..

Она замолчала, увидев, как замерзло его лицо, превратившись в маску.

— Отказаться… — эхом повторил Солодин. — отказаться.

Он быстро шагнул к гостевой. Ударом ноги распахнул настежь дверь, едва не выбив ее. Вера пискнула у него за спиной.

Феликс не подслушивал, он лежал на кровати, одетый. Солодин сгреб его за лацканы пиджака и рывком вздернул.

— Твоя идея? — коротко спросил полковник.

— Моя.

Следовало отдать Феликсу должное, он не впал в панику, что было бы естественно — тщедушный москвич был на голову выше Солодина, но в два раза уже в плечах.

— И от кого же мне следует отказаться? — спросил Солодин, крепче сжимая хватку правой, подтягивая родственника почти вплотную. Левая рука плотно легла на горло гостю, чуть сжав.

— Сам знаешь.

Феликс отворачивался, щурился, но до последнего старался не отводить взгляд, держа марку.

— Наобещал ей золотых гор, соблазнил ярким мундиром, ну как же, кондотьер в сверкающих доспехах, герой, настоящий кабальеро! — быстро, зло заговорил он, — теперь свалился сам и потащил ее за собой. И это еще не предел падения, так можно и на севера загреметь. Вот так, не герой, не командир, а всего лишь опальный лектор. А мы стараемся исправить, что ты запорол.

— А что такое совесть и честь ты знаешь, спаситель?

— Ой-ой-ой, какие высокие принципы! Наемник, шатавшийся по всему свету, убивавший за горсть мятых банкнот, сейчас покажет нам высокую мораль! А когда ты в Испании интриговал, так же совестился? Когда чужое снабжение перехватывал, задачу выполнял, а соседи без снарядов сидели и расследования огребали? А когда твой разведбат «трофеил» по всей Франции, с кем он делился, не подскажешь!? Изумрудный гарнитур, что на день рождения подарил Вере, оттуда, из твоей доли? Моралист хренов! Я говорил с кем нужно, и не только я. Отец просил за вас. Откажись сам знаешь от кого, признай, что ошибался, что осознаешь и все…

Феликс осекся, замолк, покрывшись мертвенной бледностью. Позади охнула Вера.

Солодин медленно, очень медленно, рывками, опустил занесенный кулак. Заговорил веско, раздельно, отчетливо.

— Запоминай, родственничек. Я и шатался, и убивал. И трофеи собирал. У меня гибкая мораль, но жесткие принципы. Я подсиживал, интриговал и вообще боролся за место под солнцем. Но в руку дающую никогда не плевал. Никогда, понял?