Новый Мир - Страница 51

— Знаю, — серьезно сказал Черкасов. Я встречался с товарищем Шановым в рабочей обстановке. Обсуждать с ним вопросы коммунизма с критической позиции было глупостью. Не допускайте больше таких.

— Не буду. По крайней мере, постараюсь. С шейхом, это хорошо придумано.

— Постарайтесь, — серьезно согласился Черкасов, — очень постарайтесь. Второй раз может так и не повезти.

Глава 11

— Приветствую вас, господин премьер-министр.

— Здравствуйте, Невилл.

Черчилль исподлобья изучал своего предшественника и его спутника.

Чемберлен был как всегда вежлив, строг, прям и прямо-таки вызывающе церемонен. Но искушенный взгляд Черчилля безошибочно выхватывал мельчайшие признаки глубокой неуверенности. Горделивая осанка утратила естественность, движения приобрели легкую суетливость, и главное — необратимо изменился взгляд. Много лет Невилл Чемберлен взирал на мир с легкой усталостью и естественным превосходством представителя могущественного класса, человека, облеченного большой властью и почетной ответственностью. Теперь это превосходство и сила власти ушли, несмотря на все старания показать силу и гордость, бывший премьер выглядел жалко.

— Я так же приветствую вас, господин премьер и выражаю свое глубокое почтение.

Джеймс Эттли, посол Британии в США, достаточно молодой, но в высшей степени перспективный, наоборот, был стилен и безоблачно беззаботен, почти легкомысленен. Легкая, даже легчайшая небрежность в одежде, белоснежный краешек носового платка, выглядывающий из кармана на миллиметр дальше положенного, беззаботный взгляд и легкомысленный тон. Он смотрел на встречу титанов, словно через стекло, как бы не имея к ней никакого отношения, поигрывая пижонской тросточкой. И тщательно выстроенный образ «беззаботный денди на светском приеме» откровенно нервировал Премьера. Черчилль слишком хорошо знал истинную сущность Эттли и не сомневался, кто в этом дуэте будет орудием главного калибра.

Гости явились без предупреждения, домой, нарушив все нормы этикета, да еще и спозаранку, в священное время завтрака. Но выбора не было, оставалось лишь принять их.

— Взаимно, коллега, Взаимно. Прошу вас.

Он повернулся спиной к визитерам, с точно рассчитанной скоростью и краем глаза заметил, как Чемберлена передернуло от такой вопиющей невоспитанности, почти открытого оскорбления. А поделом, злорадно подумал премьер, нечего заявляться с утра пораньше и отравлять весь день.

Они проследовали через полутемный дом, по анфиладе мрачных залов. С началом войны Черчилль отказался от приемов, гостей и сократил штат слуг. По сути, в немалом особняке постоянно проживало не больше десяти человек, включая прислугу и личную охрану.

Увидев, куда их привели, Чемберлен потерял остатки выдержки.

— В столовой? Вы примете нас в столовой? — севшим голосом спросил он, не веря своим глазам, в растерянности остановившись перед огромным дубовым столом.

— Да, — просто и буднично ответил Черчилль. — Почему бы и нет? Вы отвлекли меня от завтрака, а, учитывая обстоятельства визита, не думаю, что вы принесли мне вести государственной важности. Присоединитесь к трапезе?

Он бодрым шагом обогнул стол, занял место во главе и изобразил на лице деятельное внимание.

Чемберлен все так же стоял как памятник павшему викторианскому величию и пребывал в откровенной растерянности. Эттли с прежней беззаботной усмешкой взирал на премьера из-за плеча патрона, но в его улыбке на мгновение промелькнуло что-то неуловимо нехорошее и настораживающее. Словно волк выглянул из под овечьей шкуры. Выглянул и немедленно спрятался вновь. Он прекрасно контролировал себя, лишь неспокойная, танцующая в его пальцах словно живая трость выдавала глубоко скрытые эмоции.

— Уинстон, вы проявляете неуважение… — неуверенно начал Чемберлен.

— Проявляю, — тут же подхватил премьер, наслаждаясь неповторимой гаммой эмоций, которые гость уже и не пытался скрыть.

— Но позвольте спросить… — тот уже явственно закипал.

— Позволю, — деловито отрезал Черчилль, наливая себе коньяку. — Я проявляю к вам неуважение по вполне простой и очевидной причине. Потому что я вас не уважаю. Притом давно.

Танец трости остановился, ее тонкий металлический наконечник со стуком ткнулся в паркет. Лицо Чемберлена пошло пятнами, губы задрожали. Он попытался выпрямиться еще больше и расправил плечи, словно ища в осанке защиту от явного и ничем не прикрытого вопиющего оскорбления.

— Да, всегда мечтал это сказать, — как бы сам себе сказал Черчилль, уютно устроившись, насколько это было возможно в деревянном кресле с высокой резной спинкой. — Мой добрый друг и коллега, я вас совершенно не уважаю. Почему — не вижу смысла объяснять. Наши дебаты и разногласия давно стали притчей во языцех.

— В таком случае, я не смею более пребывать в этом доме и продолжать… продолжать общение с таким человеком как вы. В какой бы то ни было форме! — резко отчеканил Чемберлен, развернулся на каблуках (а военная вправка то еще осталась — отметил премьер) и, печатая шаг, покинул столовую, не обернувшись.

— Так уходит старая гвардия, — заметил Черчилль, на сей раз, обращаясь к Эттли. — Проходите, Джеймс, садитесь, поговорим.

Вся разболтанность и беззаботность слетели с Эттли как осенняя листва, в один момент. Не чинясь, посол сел напротив Черчилля, ловко пристроил трость и выжидательно поднял бровь.

— Вы жестко играете, господин премьер-министр, — хорошо поставленным голосом сказал он. — Мои американские коллеги сказали бы — «гнет с ходу и без отката».