Новый Мир - Страница 108

108

В амбаре едва заметно пахло старым прелым сеном и остро, сильно — бензином. Лучи послеполуденного солнца пробивались сквозь узкие окна-бойницы под высокой крышей, и сонмы пылинок танцевали в их неярком свете. А за воротами их ждали низкорослые люди этой земли, измученные страхом и страданиями, для которых большие горбоносые воины были последней надеждой прожить немного дольше…

Сто человек в гробовом молчании стояли тесным полукругом и измеряли на весах собственной совести предложенный выбор.

Кроме одного. Шанов двигался через толпу как ледокол, по прямой, к майору Небученову. Все смотрели на него, а он не смотрел ни на кого, устремив отсутствующий взгляд куда-то сквозь майора. Все более-менее знали Шанова и предполагали, что он будет возмущаться, клеймить, уговаривать, упрашивать, взывать к долгу и революционным ценностям…

Но Боемир никого не клеймил. Он вообще ничего не сказал. Подойдя к трибуне, пару мгновений он с каким-то почти зоологическим интересом смотрел на Небученова, а затем без промедления, но и без излишней спешки достал из кобуры маузер образца двадцать шестого с «ортопедической» рукоятью и очень буднично застрелил майора.

Не давая зрителям времени опомниться, он еще дважды выстрелил в потолок, для привлечения должного внимания к своим словам. И, не опуская дымящийся ствол, произнес обычным бесстрастным голосом очень короткую речь, суть которой сводилась к следующему:

Первое. Бегство с поля боя недостойно солдата и офицера, тем более советского.

Второе. Бросить на верную смерть тысячу собратьев недостойно советского человека, неважно — военный он или нет.

И третье. Бежать некуда, потому что в Третьей полевой помимо «кайсоку бутай» еще и личный моторизованный батальон «Белой гвардии» Одноглазого, ведущий родословную едва ли не от Нечаевских добровольцев 1924-го. Русских там осталось мало, а вот культивируемая ненависть к «краснопузой сволочи» — скорее преумножилась. Ни японцы, ни гвардейцы не будут размениваться на Линь, а в чистом поле о них не уйти и не защититься. Поэтому в данном случае «победить или умереть» не красивый лозунг, а суровая правда жизни.

Неизвестно, какой пункт показался советникам более убедительным. Зато известно, что было дальше.

Авангард наступающих появился уже к вечеру, но до подхода основных сил цзолиновцы воздержались от открытой атаки. У защитников оказалось больше суток, и это время они потратили с умом, по мере сил превратив Линь в крепость. Ничто не мобилизует лучше, чем сожженные мосты, каждый знал, что теперь им остается только сражаться насмерть. Работали и копали все, до малых детей включительно.

Еще у нападавших хватало солдат, на вторые сутки осады Линь взяли в кольцо самое малое шесть-семь тысяч, но почти не было тяжелой артиллерии. Все осадные стволы отправились к Нанкину, а Шанову и его команде удалось привести в рабочее состояние английскую двадцатипятифунтовку, две советские полковушки и даже найти по два десятка снарядов сомнительной годности на ствол.

На этом везение кончилось, и началась схватка не на жизнь, а на смерть.

Тот, кто мог держать оружие — бился с врагом, тот, кто не мог — копал, носил воду и скудные боеприпасы, вытаскивал раненых, выползал собирать патроны у убитых врагов. И ждал своей очереди, чтобы заменить очередного павшего защитника.

Одновременно из Нанкина, невзирая на встречные атаки, сметая все на своем пути, к ним прорывалась конно-броневая группа Борзикова, который тогда еще не был ни генералом, ни даже «Быстрым Гариком». А через СССР и Монголию, от временной базы у Балхаша, меняя самолеты как перекладных лошадей, мчалась первая парашютно-десантная бригада Эрнста Мангейма.

И они все-таки успели. Это было почти как в кино — артиллерийская дуэль Шанова, самоубийственное ночное десантирование немцев прямо на позиции противника, отчаянный последний штыковой бой на развалинах и атака «в сабли» кавалеристов Борзикова, переломившая ход битвы. Недаром за право снимать фильм по тем событиям едва не передрались советские и немецкие кинематографисты, и в конечном итоге вопрос решался между Сталиным и Шетцингом путем отправки в Марксштадт «Броненосца Потемкина». «Непобедимых» снимал Эйзенштейн.

Одноглазый не смог взять Нанкин, его армада откатилась назад, преследуемая Армией Надежды и войсками Чан Кай Ши. Через полгода его убили его же командиры.

А тринадцать немцев и пять русских стали героями, известными всему миру. Строго говоря, оборона Малого Линя (ставшая затем «сражением при Сяолинвэе») ничего не добавила к разгрому Третьей армии. По масштабам это была лишь небольшая стычка на второстепенном направлении. Но именно мужество и отчаянная свирепость воинов Сяолинвэя, тяжелейший рейд Борзикова и фантастический перелет Первой парашютной стали символом боевого братства СССР, ГДР и Коммунистического Китая. И именно с них стала неофициально отсчитываться история парашютно-десантных частей ГДР и мехвойск СССР.

Все участники получили полной мерой честно заслуженные награды, почет и уважение благодарного отечества. Кроме Шанова, который стал занозой и источником неприятностей. С одной стороны. Шанов, безусловно, нарушил все мыслимые положения устава. Убийство непосредственного начальника — один из страшнейших грехов военного человека. За это Шанова ждал трибунал и расстрел. С другой стороны, эти выстрелы спасли репутацию советников…

Кто решал судьбу лейтенанта от артиллерии, и на каком уровне она решалась, Солонин мог только догадываться. Достоверно можно было сказать лишь одно — Шанов исчез. Никто не знал, куда он пропал, чем занимается, жив ли вообще, да по большому счету никто особо и не интересовался. Слишком много занимательных и грозных событий происходило в мире и Союзе во второй половине тридцатых. Большая реформа армии, спор военных школ, «заговор генералов» и многое-многое другое. Шанов исчез, как исчезали многие офицеры с куда большими звездами, бесследно и казалось навсегда. Его быстро забыли и лишь в воспоминаниях немногих жила память о том, что был такой человек.

108